Море эмоций в маленьком зале. О ретро-выставке четырех

Вера Чайковская (Журнал "Чайка")

13.11.2024

Скучно бывает не только посетителям галерей, но и художникам. Я думаю, что неотвязная скука овладела многими российскими художниками в 60-х, 70-х и особенно в 80-х годах, накануне перестройки. Вот в эти промежутки и проходили три выставки художников «Группы 16» (1969, 1976,1985).

Нет! Не вспоминайте! Ничего не вспомните! Группа ничем особенным не замечательна и уж, конечно, не оставила такого следа в русском искусстве, как знаменитая группа «Тринадцать» в конце 20-х — начале 30-х годов, и тоже с тремя выставками, причем одна — только в каталоге.

Между тем, и в этом случае вспомнить все же есть о чем и в особенности о ком, что и продемонстрировала осенняя маленькая выставка в крошечном помещении в Камергерском переулке, проходившая в новой галерее с названием Арт Мост (Почему-то тире в названии не поставлено, что меня, филолога по первому образованию, несколько смущает).

На выставке опять-таки с «числовым» названием «4/16» организаторы показали работы тех четверых художников из шестнадцати, которым стало как-то особенно бесприютно и скучно среди полностью выдохшегося, ставшего вполне академическим и салонным реализма и новаторского «сурового стиля», который показался им уж слишком суровым, а хотелось поиграть и пошалить, в особенности, оглядываясь на бесконечные «измы» и «арты» западных собратьев.

И в России появились их последователи, художественные оппозиционеры, абстракционисты и соцартисты, будущие участники «бульдозерной» выставки. Однако нашу четверку не привлекали ни бурный идейно, но вялый живописно мистицизм, ни беспредметность, ни словеса и идеи концептуализма вместо живописи. Это были пластически очень одаренные мастера. Виктор Попков — самый известный на тот момент, считался корифеем «сурового стиля», но явно его перерос.

Он пластически разнообразнее и живее. Екатерина Григорьева и Евгений Расторгуев по- разному и в разных пропорциях черпали живость и вдохновение в народном искусстве, лубке, вывеске, росписи на прялках, народных игрушках. Самый сложный путь, пожалуй, у Ильи Табенкина, который от своих прекрасных «натурных» пейзажей и натюрмортов внезапно перешел к гораздо более обобщенным композициям и четкому выстраиванию фантастического пространства, но не утратил «живой» предметности и живых человеческих эмоций.

Все четверо друг друга или хорошо знали и даже дружили (положим, Илья Табенкин и Екатерина Григорьева), или просто высоко оценивали достижения собратьев. Помню, как всегда язвительный, Илья Львович Табенкин с большим пиететом отзывался о Попкове и Расторгуеве.

Есть трагическая история, сохраненная в книге воспоминаний и статей об Илье Табенкине. Екатерина Григорьева вспоминает, как они с Ильей Львовичем не прошли какой-то «худсовет» и зимним декабрьским вечером им выкинули из окна хранилища «зарубленные» худсоветом картины.

Не знаю, как их довезла до дому Катя Григорьева, а маленького, пожилого и насквозь промерзшего Илью Львовича с выброшенной картиной в руках я помню. Его мастерская была на чердаке дома, где я жила, и он, как всегда бывало, зашел ко мне. Он хрипел и задыхался от нездоровья и возмущения. Это была наша последняя встреча. Вскоре он умер.

Удивительно увидеть сейчас на стенах эти картины — словно встречаешь старых друзей. И не надо себя уговаривать, как порой бывает, что это «не так уж плохо». Видно сразу, что это хорошо. Необычайно хорош большой пейзаж Виктора Попкова «Зеленый домик» (1963, б. м.), задающий какой-то светло-отрадный, «проясненный» тон всей выставке. Я до этого видела исключительно живопись художника, хотя учился он на графическом отделении (чем его пытались уколоть недоброжелатели его живописи).

На выставке представлены две очень красивые графические работы и одна работа маслом на бумаге — вот этот самый «Зеленый домик», со сложным, красиво «круглящимся» зимним рельефом и сбоку с таким узнаваемым коричневым деревянным заборчиком и узором темных ветвей на белеющем снежном фоне. Вся композиция увидена откуда-то издалека, словно художник пробрался сквозь сугробы. Один из посетителей узнал в «зеленом» домике «столовку» в Тарусе — излюбленном городке художников. Но работа вовсе не бытовая, а вся — овеянная воздухом и легкими, ускользающими на морозе «зимними» мечтами и впечатлениями.

Екатерина Григорьева в сравнении кажется какой-то тяжеловесной, целиком повернутой к уже тогда «нафталинному» обывательскому ретро — быту. Натюрморты — до полного отсутствия воздуха — уставлены вещами, и даже цветы в вазах кажутся искусственными. («Георгины», 2007, х.м.).

Но вдруг ловишь, как какой-то тайный знак испытанного художницей мгновенья экстаза, пристально-рассеянный взгляд автопортретного персонажа не то на фотографии, не то на картине, не то в зеркале или даже в воспоминании («Натюрморт с белой миской», 1993, х.м.). И все у нее немножко не всерьез, и все как-то алогично, но подмечено без злой иронии, как это бывало у более молодой Натальи Нестеровой, с которой Григорьева запечатлена на одной из фотографий, а словно алогизм входит в небесный замысел и не нам его разгадать.

Почему у витрины с роялями толпится «простецкий» народ? Почему по двору навстречу женщине с раскладушкой идет совершенно раздетая особа? Почему продавщица букета зажала в руке половинку настоящей купюры, как бывало с наклейками настоящих этикеток на тюбиках красок у бурлящего весельем молодого Петра Кончаловского?

А не почему! Просто потому, что художнице так привиделось в какой-то миг общения… ну да, с небесами!

А как смешон, причудлив, красочен и по-своему изыскан Евгений Расторгуев! Если в ранних работах есть еще некоторая монотонная статичность и красочная лапидарность («Дядя Вася с красной балалайкой», 1963, х.м.), то потом автор словно пускается в пляс, изображая призывные вывески рюмочных со смешными игрушечными ангелочками вокруг рюмки ( «Вывеска», 1994, х.м.), или забавных персонажей, напоминающих причудливые тышлеровсие композиции и сюжетом, и сияющей палитрой («Конструкция», пастель,2006, « Мужик с котом», 2009,х.м.).

Ну а Илья Табенкин… Просто вглядитесь в эти открытые и наполненные светом пространства со странными фигурками. Как сияет красный цвет одной из них в сочетании с золотистым фоном («Без названия»,1987, х.м.)! Какое странное послание адресовал нам художник!

Только ничего не надо «расшифровывать», угадывать буквы и слова — как в «Поле чудес». Чудеса есть, но они явлены нашим глазам и нашему сердцу, причем сразу и целиком всей своей благородной простотой и ясностью композиции, сиянием прозрачных красок и затаенной грустью, которую излучают смутно напоминающие людей фигурки, сделанные мастером из папье-маше…

Прекрасная выставка, жаль, что маленькая. Но прекрасного и не бывает много!