«Мотивы простые, чувства сильные». Статья об Алексее Меринове

Лет семнадцать назад это было… Он позвонил мне, чтобы передать привет от знакомого симферопольского художника. Зная симферопольца, как человека надежного, военной закалки, я пригласила Алексея в гости. Мы протолковали кряду шесть часов. У меня осталось ощущение, что мой дом посетил если не ангел, то человек в высшей степени необыкновенный. Вскоре я поехала в подмосковную Опалиху поглядеть на его живопись. В Опалихе на ту пору у него была мастерская, где он обретался на птичьих правах и откуда в разгар перестройки-перекройки был потеснен. Временами Алексей исчезал на месяцы, даже на годы, но опять возникал на моем горизонте, ведомый назревшей тягой к людям. (Вообще это обычное дело для большого города – полнейшее одиночество, прячущееся в толпу. И сама толпа – не есть ли она спрессованная масса одиночеств?) Со стороны такое непредсказуемое поведение обычного человека выглядит избыточным своеволием, но художники живут по своим правилам.

Некоторые события жизни Алексея Меринова похожи на легенду. Скажем, вот такое: Алексею (в детстве его звали Ленькой) исполнилось семнадцать лет, он окончил школу и решил поступать в художественное училище. А где? Взял карту страны и посмотрел, в какой город с художественным училищем можно доехать из Курска без пересадки. Таким городом, кроме Москвы, оказался Симферополь. Сейчас кажется большой чудесной удачей, что не державшего в руках кисти и красок паренька приняли. У себя дома, в деревеньке Любицкой, что в Льговском районе Курской области, некому было подучить владению акварельными красками, и он рисовал чем попало, и все больше карандашом. Видимо, получалось неплохо, раз приняли в училище. Курская земля, древняя и плодородная, все еще дарит человечеству многие таланты: недалеко от деревни Любицкой, в деревеньке Любимовке родился народный артист, певец Лев Лещенко, а в училище Алексей встретил еще одного земляка, давно уже москвича, самобытного художника Анатолия Кулинича. Большой дружбы не получилось: после училища их дороги почти разошлись, но всё-таки надежда обрести друга теплилась в одинокой душе. «Счастлив тот, кто встретит в жизни хотя бы тень настоящего друга». Этот афоризм древнего поэта Менандра многие из нас в юности скорей всего не знали, но инстинктивно искали эту самую «хотя бы тень». Алексей нашел дружеский отклик в стихах Николая Рубцова, с книжкой которого не расстается. Их роднит немало. Стихи Николая Рубцова словно бы развернутая иллюстрация и к обстоятельствам жизни Алексея. Он тоже рано остался без обоих родителей, надорвавшихся на послевоенном трудовом фронте: они умерли в один год. Остался с сестрой. Семья Мериновых жила всегда небогато. Сестра Валентина работала уборщицей в расположенном неподалеку затрапезном санатории. Вокруг леса, урочища, земные всхолмия. Природа богатая, яркая, почти южная. Каждый миг природы – для живописца повод схватиться за кисть и потянуться к краскам… И какие уж тут стереотипы и подражания кому-либо! Никакой в них нужды. Смотри во все глаза и учись у Природы. Так же вот и Коля Рубцов учился писать стихи, поневоле купаясь в природе, в её настроениях.

В Симферополе, когда учился, общежития не дали; жить приходилось даже в подвалах, бывало, что по ногам бегали крысы… Но сейчас он горд, что всё-таки выучился, стал образованным человеком – один изо всей деревни и всего класса. В годы голодного студенчества они с Кулиничем умудрялись даже путешествовать, прихватив этюдники (билеты для студентов тогда были вполцены), но до Севера из Симферополя было всё же далековато. На Севере он побывает только в конце века, так своеобразно отметив Миллениум.

До встречи с Алексеем я, полагавшая самоуверенно, что имею художественный вкус, не умела, как оказалось, отличить просто художника от живописца. «Художников – море, живописцев же единицы», — назидал мне Меринов, конечно же имевший на то определенное право. Но мне таки согрело душу то, что мы часто совпадали в художественных предпочтениях. Владимир Гаврилов и Алексей Степанов, Николай Фешин и тверской художник Николай Коммисаров, Стожаров и Туржанский… многих и многих мы одинаково выделяли из ряда. Но Богом современной русской живописи для Меринова был и остался Владимир Гаврилов. Когда Алексей жил в Сычеве Волоколамского района, все двери и стены были изукрашены репродукциями Гаврилова. Было явно видно даже по репродукциям – это если не гений, то единственный в своем роде живописец, тяготеющий творческой манерой к языку Константина Коровина. Собственно, если говорить о живописной школе (условно говоря, потому что её, как таковой, не было) К. Коровина, то её достойные «выпускники» – Гаврилов и Меринов. Просто подражатели не в счет. В свое время Алексей имел шанс познакомиться с Гавриловым, но тут впуталась славянская нерасторопность. А дело складывалось так: увидев работы парня из Симферополя, мэтр заочно предложил ему нечто вроде репетиторства. Но сверхзастенчивость, часто соседствующая с гордыней, помешала даровитому дебютанту появиться у Мастера. А потом Гаврилов скоропостижно умер. Вот так часто случается с талантливыми людьми: не умеют они ухватить за хвост птицу счастья. Разве что яркое перышко воспоминания остается в неухватистой руке. Потому-то и следовало бы таланам помогать…

Пришли иные времена, а с ними иные нравы. Художников повытряхивали из обжитых ими мастерских, лишили художественных фондов, снабжавших работой, холстами и всем тем, что потребно для творчества. Алексей оказался в общей массе: он тоже пробовал продавать свои холсты у парадного подъезда Дома художника на Крымском валу, тоже, как мог, искал спонсоров и покупателей. Тщетно. Его ранние натюрморты, где царствовала грубая снедь: лук, шмат сала, буханка хлеба, стали реальностью, обернулись для него самого ежедневным «завтраком аристократа». Слава Богу, ему не привыкать претерпевать нужду.

Сотрясшие все и вся годы перестройки-переломки развели многих людей, развели и нас с Алексеем. Он жил какой-то своей жизнью, я своей. А когда снова встретились, оказалось, что с добрый десяток лет проскочило. Он сменил место жительства: переехал из поселка Сычево в ближнее Подмосковье, стал жителем городка Нахабино, соблазнившись окрестностями с древним хвойным лесом. Конечно, и лес, и сам городок уже не раз попали на холсты под его энергичную кисть.

И вот, влекомая любопытством, я приехала к старому знакомому: что же произошло за эти немалые годы? В квартире, превращенной в одну большую мастерскую, заставленную полками с бытовой утварью, рано или поздно попадающей в его натюрморты, загроможденной разномастными предметами простецкой мебели – опять же для творческих целей, повернуться негде. Написанные холсты стоят впритирку в отдельной комнатушке. Наша маленькая трапеза проходила не за столом, а на обычной деревянной скамье, которую Алексей «застлал» газетой. Скамья эта достойна отдельных строк: она всюду путешествует с хозяином. Еще учась в Симферопольском художественном училище, он заказал её столяру. Скамья потребовалась ему для картины, которую он хотел представить на защите диплома. Столяр задание выполнил. Картина получила оценку «отлично». Скамью он бережет, она и сейчас почти не потеряла приятной белизны. А еще – огромный запас постановочного скарба: кувшины, горшки, свечники, берестяные туески и короба, прялки, сундучки… всего не перечислить. Весь этот музей неизменно перемещается в пространстве вместе с хозяином. Есть надежда, что больше ему никуда двигаться не придется, исключая набеги художника на этюды – это неизбежно.

За минувшее время Алексей, оказалось, посетил несколько городков Архангельской земли: был в Великом Устюге и Сольвычегодске. На пару с почти случайным товарищем по творческому цеху махнули на Север поглядеть на могучие северные реки: Двину, Сухону и Вычегду. Никто их не приглашал, поездок не организовывал, тем более – не оплачивал ни дороги, ни питания. Все образовалось с помощью написанных там же картин: люди, привлеченные магнитом творящегося на их глазах искусства, сами предлагали и стол, и кров. А художник по-царски за это расплачивался. Отдавать картины, конечно, было жалковато, а что делать?.. Иной раз «благодетели» забирали самые лучшие работы, проявляя недурной вкус. А бывало, что предлагали отвезти их, куда захотят, – опять же за этюды. Алексей дневника не ведет, потому и не помнит, где еще пришлось побывать, куда возили. Остались на холстах широкие реки, высокие самосветящиеся соборы… Увидела два-три холста с неповторимым Великим Устюгом – и мгновенно проснулась страсть коллекционера, да только – где мне взять такие деньги?

Северные работы Алексея меня интересовали особенно, как-никак я северянка. Отзывается сердце на все, где русский дух, где Русью пахнет. Вот серия работ, выполненных Мериновым в Пскове: точно работает кисть, каждый мазок, что крупный самоцвет. Кисть словно вибрирует, касаясь холста, чего-чего, а сухости в его работах нет. Возможно, кто-то и упрекнет в некой небрежности ряд его работ, так с кем не бывает. Живописец, хоть он уже виртуоз в своем деле, до конца своих дней продолжает учиться – ведь учится-то он у самой ПРИРОДЫ. А она, как известно, божественного происхождения.

А в быту, в черте оседлости, все, как у большинства россиян: «тяжела и неказиста жизнь народного артиста». На две тысячи рублей пенсии особо не разбежишься, разве что в мечтах. Их не хватит даже на дешевый набор красок. Сколько хороших, серьезных художников не выдержали давильни последнего десятилетия – ушли в мир иной. А может, и правда – в лучший?

В Нахабино есть Божий храм. Наш герой стал там бывать. Не зря же «Алексей – человек Божий». Может, небеса его хранят, но пока он и сам не сдается атакам сегодняшней неустроенной жизни. Его человеческое поведение осталось прежним: в элиту не лезет, редкие предложения о выставках отвергает, считая, что это напрасная трата сил, все равно не покупают или предлагают смешную цену: все хотят за копейку рубль купить. В советское время хотя бы можно было увидеть его широкие, цветасто-броские холсты в крупнейших художественных салонах Москвы, где они, как правило, очень быстро покупались. А теперь где его увидеть? Практически – нигде. Но, кажется, это его и не волнует. Главное его желание сегодня: продать что-нибудь и жить дальше. (Жить для живописца означает – иметь возможность выйти с этюдником на природу, слышать дыхание красок.) Было бы чем кормить приятеля-дятла, ежедневно прилетающего из леса на его балкон и пугливо долбящего там горбушку батона или заготовленный для него хозяином кусок сала. Неизвестно, что думает о странном художнике житель глубинного леса, когда возвращается на свою ёлку. Будем надеяться, что дятлы более благородны, чем некоторые из нас, людей. Дятел появился в его жизни не так давно. Обычная пятиэтажка стоит на краю Нахабина, и совсем рядом лес, вот дятел и приглядел этот открытый балкон с деревянным корытцем, в котором всегда что-нибудь есть поклевать-подолбить. Дятлы, как известно, очень пугливые птицы, и мало кто из нас вблизи видел этих неутомимых «стукачей». И сам факт привязанности дятла к балкону квартиры №10 говорит за себя: здесь проживает необычный человек – человек с незачерствевшей душой. Он хотя бы одному существу на свете устроил райскую жизнь. А разве этого мало?! Иной раз дятел, осоловев от угощения, так и задремлет здесь же, на балконе, под шубкой падающего снежка. 

Меринов и Коровин не близнецы, но братья. Не было в жизни Алексея Иосифовича Меринова Парижа, не было Адриатического побережья, но все же было немало: Крым с Феодосией и Бахчисараем, живописнейшая Курская земля и неописуемый Север, был Боровск и Бронницы, была и есть Опалиха с Малиновкой и всё великолепие Подмосковья (лучше бы сказать – Вокругмосковья). Есть где и на чем остановиться его глазам, охочим до красоты, которую писать – не переписать. Не потому ли так широко гуляет его кисть, мазки внахлест ложатся один на другой, словно торопясь остановить мгновение? Не потому ли так экспрессивна, а то и снайперски  прицельна его живопись? Более всего его творческая манера напоминает мне все того же великолепного Константина Коровина, чьи картины я преданно люблю. Конечно, мы выбираем близких себе, своей натуре. Но мы выбираем и настоящие личности в искусстве. Тех, кто не перепевает других, не ездит бесконечно на одном и том же коньке, а старается сказать своё слово, извлечь свой звук, продвинуться хоть чуть-чуть вперед в косном звездном пространстве. Такие есть. Такие, как правило, не дожидаются благодати от людей, к старости часто становясь смешными или странными. Насчет странностей Алексея – бирюка и однолюба – я спокойна. Ибо, если к большим своим годам человек не приобрел никаких странностей – в облике ли, поведении ли, – это  говорит о том, что он так и не стал личностью, он сплавился с серой массой и это его финал. Искра божья миновала такого человека.

О странностях и сложностях характера гениев говорено не раз. Странных много, тем не менее гениев наперечет. Я вовсе не хочу сказать, что мой герой – гений, не мне о том судить, но в том, что он безусловный талант, сомневаться не приходится. Как творческая личность А. Меринов давно сформировался, а некая как бы незаконченность его картин оправдана задачей оставить живинку на холсте, чтобы, говоря словами Коровина, «не замерло». Вообще в мировосприятии этих двух художников, чьи жизни разделены целым столетием, много общего. Можно даже подумать, что Меринов буквально следует по стопам мэтра, вторя ему во вкусах и предпочтениях: здесь и любовь рисовать цветы, в особенности сирень, тут  и эксперименты с живописью в прямых лучах солнца, и пристальное внимание к оттенкам цвета ветвей, листьев, стволов, а еще любовь к изображению мира вещей. Мотивы, казалось бы, самые простые, но чувства рождают сильные.

Алексею чужды позывы к абстракции. Таких опытов у него я не знаю. Не потому ли это, что к абстрактной игре цветовых пятен и форм уходит только тот, кто не верит или перестал верить в божественное происхождение красоты на нашей Земле. А значит, не способен поклоняться ей и подражать ей. А может, даже видеть её. Суть живописи – созерцание красоты через живопись. Кажется, примерно такие слова сказал сам Константин Коровин.

Не знаю, есть ли работы Меринова в музеях и галереях. Но знаю точно, что есть они по всей Руси Великой, ушли в народ – за ночлег, за крынку молока и горбушку хлеба, за так, за сяк, за просто так и красивые глазки. Висят в административных зданиях провинциальных городков и поселков. И, возможно, фамилия художника давно вылетела из памяти, а холст вот он, висит, не старея с годами, напоминая хозяевам о молодости, о порывах, о странном, резковатом художнике, однажды всполошившем их городишко. «Кажется, это было летом, а может осенью? Но было еще тепло».

«У меня нет направления, нет моды. Это мое пение за жизнь, за радость… От этого я и люблю искусство, дружбу, солнце, реки, цветы, смех, траву, дорогу, цвет, краску, форму» – так,  словами Константина Коровина, вполне мог бы сказать о себе всякий живописец, в том числе и Алексей Иосифович, которого хочется назвать талантливым поэтом живописи. 

Подводя черту под этим не искусствоведческим, а любительским очерком про очередного русского самородка-горемыку, вот что необходимо сказать первостатейно… Да, и в самые глухие, самые смрадные и срамные времена у человека есть возможность не сорваться в пропасть, не метать бисер перед свиньями и самому не оскотиниться. Есть – если глаза ищут красоту, душа – чистоту, ищут даже там, где и быть не должно… Если в ушах человека не иссякают звуки, уловляемые из будто бы молчащего космоса, из поэтических книг великих лириков… И если сам человек, таким образом, становится любимцем муз, приближенных к небесам «торжественным и чудным». И этого ему, человеку, довольно.

И все же, и все же… хочется, чтобы поскорее развернулось колесо фортуны в сторону «божьего человека» — чтобы случилась на веку Алексея Меринова его персональная выставка и чтобы истинные знатоки и ценители живописи узнали, наконец, и его имя. А покровители искусств накидали бы в его старую, обтреханную ушанку доверху денег – на краски.

Все картины художника

Автор статьи Мария Аввакумова
Российский журнал художественной литературы и общественной мысли
«СЛОВО», 3 май-июнь 2008